ЕВРАЗИЙСТВО

Резюме: Успехи коммунизма объясняются отсутствием у западного мира новой идеологии. Евразийство как идейное преодоление коммунизма. Евразийство еще глубже проводит отрицание капитализма. Евразийство отрицает ценностные предпосылки капиталистической культуры. Евразийство требует построения общества на признании «высших» ценностей. Евразийство не отрицает западной техники, но требует ее подчинения высшим принципам. Евразийство признает частичную правду коммунизма в его борьбе с эксплуатацией. Евразийство подает руку мировому пролетариату. Оно не враждебно идее социализма, но отвергает социалистическое
сектантство. Евразийство расходится с коммунизмом в своем обосновали борьбы с
эксплуатацией. Евразийство отрицает социальную систему коммунизма. Требует признания личного хозяйства в начале. Евразийство стремится к признанию частичной «правды» капитализма. Евразийство требует восстановления «идеологии» в обновленных формах. Евразийство отвергает воззрение коммунистов на историю и утверждает свою теорию исторического процесса. Евразийство восстанавливает идею государственности. Приписывает государству положительные задачи в области технической и экономической, в области соборной нравственности, в области правовой. Евразийская система объективного права, как система подвижных норм. Субъективное право, как согласование индивидуального интереса с общественным целым.

Изобличению ложности коммунистического учения препятствует то, что современное миросозерцание западного человечества не дает людям ничего взамен коммунизма. Старые идеи отжили свой век, новых еще не родилось. Существующие социальные и политические формы обветшали и лишились привлекательной силы. У капиталистического мира нет принципиальных и убежденных защитников. Буржуазная культура лишилась идеи, она живет в настоящем и прошлом, не имеет будущего. Будущим западного мира владеет коммунизм, который и воплощает сейчас западные идеалы. Угасни коммунизм — Запад останется без социальных идеалов.

Идейно побороть коммунизм может не голая теория, созданная в кабинетах ученых. Побороть коммунизм может только новая, живая идеология, возникшая не из угашенного, но из полного энергии творческого духа. Такую идеологию и дают евразийцы. Евразийство не есть простое теоретическое измышление — евразийство, подобно капитализму и коммунизму, есть целая система жизни. Оно отправляется от новых принципов, стремится преобразовать по ним внутренний мир человека и воплотить их в новые учреждения. В евразийстве горит тот здоровый, молодой дух, который уже иссяк на Западе и который способен к творчеству новых идеалов и новой жизни. Оттого коммунизма есть ныне только один серьезный противник — это евразийство. И евразийство сражается с коммунизмом не мечом, а духом. Коммунизм может быть
побежден мечом — и что же, он уйдет в подполье и будет опять грозить оттуда миру. Это — не настоящая, не полная победа, которая не может прельщать евразийцев. Евразийство несет коммунизму не физические раны, а духовную смерть — и это есть победа последняя и окончательная.

Коммунизм есть «отрицание» капитализма, евразийство же есть «отрицание» коммунизма — следовательно, отрицание отрицания. С точки зрения этого момента «отрицания», евразийство прежде всего должно покончить с тем, в чем и коммунизм, и капитализм являются родными братьями. Другими словами, евразийство должно еще глубже провести тот процесс «отрицания», который частично осуществил коммунизм. Поэтому евразийство более последовательно, более радикально, более революционно, чем коммунизм. Оно не останавливается там, где остановилось коммунистическое «отрицание». Евразийство требует отрицания всей системы ценностей, которые коммунизм получил в наследие от капитализма.

Евразийство требует последовательного освобождения от идейных влияний западной капиталистической культуры, — безразлично, преподносятся ли влияния эти в форме буржуазной или в форме коммунистической. Евразийцы считают, что ныне наступил момент, когда люди должны решительно определить свое отношение к вопросу об основных ценностях. Каждый обязан дать ответ, считает ли он за высшие ценности материальные блага«экономического человека», или же он считает их только ценностями низшими, служебными. Стремится ли он, следовательно, к приобретению и обогащению, как к последней цели, или же приобретение благ есть для него только средство, не определяющее высшего жизненного призвания. И безразлично, имеем ли мы в виду личную наживу, или наживу коллективную. Нужно, наконец, решить, является ли высшим общественным идеалом человечества устройство акционерной кампании — все равно, войдет ли в нее несколько капиталистов (частный капитал), или много капиталистических, предприятий (трест), или все вообще люди: рабочие, превратившиеся во владельцев фабрик, и капиталисты, превратившиеся в рабочих (коммуна). Принципиально нет никакой разницы между огромным единым предприятием, объединяющим всех людей, и предприятием, объединяющим немногих, раз и первое и второе преследуют цели наживы. «Экономический человек» не теряет своих особенностей в зависимости от того, большой он или малый, единичный или коллективный.

Должно произойти, наконец, великое разделение — но не между капиталистами и пролетариями, ибо они дети одной матери; должно произойти великое разделение между сторонниками западнического вещепоклонства и сторонниками евразийской правды. А правда эта исходит из убеждения, что жизнь людей не должна строиться в ее целом на низших экономических ценностях, но на ценностях высших — религиозных и культурных. Такими ценностями является, прежде всего, то исконное, самобытное, что составляет подлинное содержание существа Евразии, как мира особой культуры. При современном уклоне России к западному коммунизму следует вспомнить, что прошлое наше лежит более на Востоке, чем на Западе. И если западная культура преимущественно строилась на организации внешнего мира, на механической технике, то слабый технически Восток всегда превосходил Запад размером своих чисто духовных богатств.

Прогресс в области материальных средств жизни—таков завет западной культуры; усовершенствование в области духовного мира — таково требование культуры восточной. До сих пор истинный человек восточного мира, побежденный машинной техникой Запада, бесконечно превосходил западного человека внутренней техникой своего духа. Люди Востока считают европейцев белыми варварами — ив этом есть большая правда. Средний европеец есть настоящий духовный варвар, как средний человек Востока есть варвар в смысле западной техники. Самобытность Востока и заключается в развитии истинной веры в Бога, истиной религиозности, истинной мудрости. Но евразийство особенно подчеркивает, что ценности эти нашли свое действительное завершение в восточном Православии, которое и составляет подлинное, глубинное, исконное и истинное бытие русской истории.

Евразийцы призывают к построению общества на этих высших ценностях, а не на себялюбивом интересе капиталистического человека западной культуры. Евразийцы отнюдь не требуют полного отрицания экономических и технических сторон Запада. Езразийство не признает только оторванности этих начал от высших ценностей, превращения их в самое высшее и определяющее. Западная экономика и техника могут быть приняты под условием подконтрольности их высшим религиозным и духовным принципам. Здесь укрывается глубочайший смысл Евразии, как культуры, соединяющей в себе западное и восточное. Евразийцы не хотят пребывать в экономической косности Востока, но в то же время величайшим преступлением считают они превращение Евразии в духом оскопленный европеизм. Подчинение высших ценностей экономическому началу должно смениться подчинением экономического начала высшим ценностям. Экономическое начало должно превратиться из самочинной, бесконечной стихии обогащения в освященное религиозным началом и ему подчиненное доброе хозяйство.

Евразийство зовет к соединению людей на почве отрицания западного экономизма, — безразлично, капиталистический ли он, или коммунистический. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь» — взывают коммунисты. Это значит: должно произойти соединение людей, лишенных всего, но стремящихся к завладению богатствами мира. «Соединяйтесь все, познавшие евразийскую правду» — зовем мы. Это значит: соединится должны люди, которые достигли сознания религиозного и духовного превосходства Востока над Западом и воспитали в себе твердое волевое напряжение к переустройству мира сообразно особенностям и требованиям восточной правды.

Идя в своем отрицании капитализма далее, чем коммунизм, отвергая предпосылки коммунизма, как заимствованные от капиталистической культуры, евразийство в то же время не может не признать и некоторой содержащейся в коммунизме правды. Евразийство решительно заявляет, что факт капиталистической эксплуатации составляет основное зло современной общественной жизни. Социально-экономический строй, который вместе с товаром производит пролетариат, не может быть оправдан и терпим. Вместе с коммунистами евразийцы призывают к борьбе за освобождение угнетенных и обездоленных — все равно, будь это отдельные люди, общественные классы или целые
народы. Причем, в отличие от многих современных социально-политических течений, евразийцы полагают, что борьба эта должна быть проведена во всей последовательности и резкости. В ней нет места половинчатым средствам. В решении социального вопроса евразийцы такие же максималисты, как русские большевики.

Из сказанного становится ясным отношение евразийцев к рабочему движению и к идеологии его в виде различных социалистических учений. Евразийцы, подобно коммунистам и социалистам, подают руку мировому пролетариату и чувствуют себя с ним солидарным в защите его справедливых интересов. Но в то же время евразийцы — решительные противники различных рабочих «интернационалов». И европейским, и русским рабочим пора понять, что все эти «интернационалы» суть более «интеллигентские», чем рабочие учреждения. В них объединена международная социалистическая интеллигенция, а не международный рабочий. Расходы на них тяжко лежат на рабочих организациях и не приносят им особой пользы. Рабочие могут успешно разрешить больные для них вопросы не на международной, а только на собственной национальной и культурной почве. Истину эту, впрочем, уже понимает западный пролетариат, но еще не могут понять русские рабочие, ожидающие до сих пор великих благ от третьего интернационала. Евразийцы считают, что не международная организация рабочего класса, но международная организация государств, стоящих на правильных путях в решений социального вопроса — вот что должно быть лозунгом правильной рабочей политики.

Евразийцы не враждебны социализму, если под последним понимать движение, направленное на борьбу с социально-экономической эксплуатацией. В социализме, особенно раннем, было много романтизма, чистой веры в социальную справедливость и правду. Однако нынешний западный социализм стал глубоко партийным, проникся духом сектантства и доктринерством. Социалисты считают себя единственными обладателями патента на то средство, которым можно излечить социальный недуг. Они не допускают мысли, что социальный вопрос может быть решен иными, несоциалистическими средствами. Свою основную цель — борьбу с эксплуатацией — они приносят в жертву своей доктрине. Они считают врагами всех, кто хочет идти к той же цели, но иными путями. Эта сторона социализма совершенно чужда евразийству, которое именно и предлагает другие средства для той же цели. И потому многие социалисты относятся далеко не дружественно к евразийскому учению. В нем видят конкурента, его боятся, его подозревают.

В противоположность коммунистам и многим современным социалистам, евразийцы полагают, что борьба с эксплуатацией и угнетением должна исходить не из простого сознания угнетенными своих классовых интересов. Классовый интерес может звать к освобождению от эксплуатации только тогда, когда она сам задет и нарушен. Угнетенные из своего классового интереса не признают угнетения до того момента, пока они остаются угнетенными. Но лишь только они скидывают цепи, перед ними встает соблазн в свою очередь превратиться в угнетателей — и опять-таки из своего интереса. Пролетарий вовсе не есть некоторый «последний» освободитель — от этого созданного социалистами мифа нужно решительно отказаться. В России, например, где, кроме пролетариата, имеется еще громадный класс крестьянства, эгоистический классовый интерес рабочих не всегда совпадает с интересами крестьян. Власть рабочих над крестьянами зачастую превращается в эксплуатацию деревни городом. Пролетарий, действуя по своему интересу, вечно рискует превратиться в поработителей. И, если восставать и против такой эксплуатации, очевидно, нужно исходить уже не из классового интереса, а из каких-то иных принципов. Евразийцы выводят эти принципы из религии. Они исходят в своих призывах к освобождению угнетенных из глубокого, свойственного всем великим религиям убеждения, что всякий род эксплуатации противоречит идее человека, как образа и подобия Божия. И, в частности, евразийство оправдывает это воззрение глубокими социальными стремлениями, свойственными восточному Православию, которое в лице своих лучших представителей решительно восстало против социальной неправды, всякого рода эксплуатации и угнетения.

Признавая правду коммунизма, как учения, призывающего к освобождению угнетенных и эксплуатируемых, евразийство, однако, отрицает самое систему коммунистического устройства как средства освобождения, как последней цели социальной жизни людей. Осуществляемое коммунистами отрицание частной собственности и обобществление средств производства превращает человеческое общество в единую фабрику, а всех граждан в ее рабочих. Попытка избавиться от буржуазии достигается превращением всех в пролетариат. В результате этой попытки в обществе происходит гашение личной инициативы. Коллектив неминуемо поглощает человека, который превращается в бездушную часть социальной машины. Человеческое общество постепенно превращается в пчелиный улей или в муравейник. Задача коммунистов и сводится, в общем, к тому, чтобы спустить человека на ступень низшего животного существования, где коммунистическое устройство давно уже осуществлено в государствах пчел, муравьев и других насекомых.

В противоположность этому, евразийцы подчеркивают все великое значение личного начала в организации общественной жизни людей. Для них расцвет общества не может существовать без развития личности. Они считают расцвет личности выражением ее духовной и телесной силы. Они с полным признанием утверждают значение «хозяйского» начала в экономической жизни. Они полагают, что богатство создается мозгами, а не только руками, и что для нормального развития экономических отношений необходим постоянный побудитель, —«толкач». Таким «толкачом» и является личный интерес, который погашен в коммунизме. Однако евразийский хозяин не есть «экономический человек» капиталистического общества. Интересы его не превращаются в«абсолютную» ценность, не оторваны от связи с общественным целым и, главное, с духовными и религиозными идеалами. Кроме побуждений к чисто экономической выгоде, евразийский хозяин стремиться (и прежде всего) руководствоваться в своей деятельности и высшими ценностями. Такой хозяин уже не является «предпринимателем», а работающие под его руководством люди не суть «пролетарии». В евразийском мире снимаются самые категории «буржуазии» и «пролетариата». А вместе с тем меняется и самая постановка социального вопроса. Отмена частной собственности — «экспроприация экспроприаторов» или «грабь награбленное» —: таков лозунг коммунизма. «Освобождение угнетенных и эксплуатируемых путем нравственного правового и государственного регулирования собственности» — такова программа евразийства. В евразийском государстве вообще нет пролетариев, но все являются собственниками. Однако собственность эта не есть Молох, которому молятся и которого считают абсолютным. Исключительность собственности ограничена началом общественного служения. Эгоизм собственника смягчен и его внутренней дисциплиной, и требованием, предъявленным к нему обществом.

Отрицание коммунизма евразийством не может не обнаруживать некоторых черт возвращения к »правде» капитализма. Однако это возвращение менее всего следует понимать, как «реставрацию». Дело идет не о том, чтобы на развалинах коммунизма снова восстановить капиталистический мир — дело идет о том, чтобы, откидывая все худшее, воспользоваться лучшими сторонами буржуазной культуры. Буржуазная культура родила немало значительных идей, которые она обесцветила отрывом от действительности и практики. Коммунизм просто отверг эти идеи, как ненужную идеологию. Евразийский синтез восстанавливает ценность этих идей, придавая, однако, им свое новое евразийское содержание. И тем самым названные идеи из отвлеченных и мертвых становятся конкретными, живыми и деятельными. Преодолевается, следовательно, и идейный нигилизм коммунистической теории, и идейная раздвоенность капиталистической культуры.

Евразийство отвергает, прежде всего, одну из главных теоретических основ коммунистического учения — воззрение коммунистов на культуру и историю. Для евразийцев вся предшествующая история человечества является историей рождения, роста, процветания, постепенной стабилизации, затем увядания, старости и, наконец, смерти тех особых социальных единств, или организмов, которые можно назвать культурными — или же отдельными культурами, отдельными культурными личностями.

Не было никакой единой мировой культуры, как в настоящее время принято думать, и не было полной непрерывности культурного развития человечества, хотя было, есть и должно быть согласованное единство культур. Культуры возникали и гибли, иногда передавая нечто из своего содержания в наследство другим культурам, иногда же унося в вечность все свои материальные и духовные богатства. В истории Человечества, как истории культур, только незначительное и подчиненное место занимает явление классовой борьбы, которое выдвигается коммунистами. Сказать, что история всего предшествующего общества есть история борьбы классов — это значит определить человеческую историю не по существенному, но только по второстепенному признаку. Для того чтобы возникли сами классы, которые вступают в борьбу, нужно существование некоторого высшего целого, где образуются эти классы — отдельного человеческого общества или государства. Класс сам по себе, безотносительно к социальному целому, столь же лишен реальной жизни, как лишен ее отдельный орган живого существа без отношения его к целому. Есть такое целое — существуют реально и классы; нет его — классы превращаются в отвлечение. И самая борьба классов в каждом обществе протекает всегда в особых, ему свойственных формах.

Классовая борьба древних народов мало похожа на классовую борьбу современного Запада. Распространенная ныне идеология пролетарского интернационализма отправляется от ложного предположения, что отдельные классы современного буржуазного общества разделены между собою гораздо более не переходимыми различиями, чем отдельные человеческие общества различных культур. Сторонники идеологии этой убеждены, что пропасть, отделяющая английского рабочего, от английского буржуа, более непроходима, чем пропасть, отделяющая английского рабочего от китайского кули или от негра-поденщика в какой-нибудь колонии. Нет ничего более наивного, чем такая вера, вводящая людей в жестокий обман. Английский рабочий может ненавидеть свою буржуазию, но все-таки и английский капиталист, и английский пролетарий сделаны из одного культурного материала. И оба они одинаково далеки от какого-нибудь негра, которого одинаково готовы эксплуатировать. Евразийское учение со всей решительностью и силой подчеркивает значение этого культурного момента в человеческой истории или общественной жизни. На место отвлеченного пролетарского интернационализма выставляет оно полное действительного, живого содержания начало культурно-исторических различий, определяющих внешнюю и внутреннюю жизнь отдельных народов. Русские рабочие должны понять, что они не только братья со всеми угнетенными, но и принадлежат еще к особому, неевропейскому культурному миру. Мир этот имеет свой задачи и цели, в нем живет свой великий гений, который скажет человечеству свое слово правды.«У пролетариев нет отечества» — восклицают коммунисты. Но евразийство дает действительное отечество русским пролетари- ям, предоставляя им возможность бороться за освобождение от капиталистической эксплуатации своими евразийскими путями и средствами.

Восстанавливая идею культуры, евразийское учение восстанавливает вместе с тем и принципы государства. Капиталистический мир превратил государство в учреждение терпимости; коммунисты призывают к уничтожению государства. Евразийство возвращает идее государства присущую ей внутреннюю ценность. Государство для евразийцев есть организованная форма культурной жизни. Всякая культура, если только она достигает стадии самосознания и если она вырабатывает в своих недрах волевое напряжение к творчеству, необходимо приобретает государственное оформление и не может существовать без государства. Однако государство, в понимании евразийцев, не поднимается на степень какого-то абсолютного принципа. Для евразийцев государство не есть«совершеннейший союз», воплощающий конечный идеал человеческого общения. Государство есть только относительная форма конечной человеческой жизни. Никогда государство не может стать абсолютно совершенным, превратиться в учреждение «земного рая», никогда оно не может окончательно решить все вопросы человеческого существования. Государство может быть более хорошим, более дурным, но абсолютное совершенство ему недоступно. Евразийцы поэтому являются реальными политиками, но не утопистами. На различные государственные реформы смотрят они с точки зрения принципа относительности, ища в них не абсолютного добра, а возможного в данных условиях добра. Государство в понимании евразийцев не есть учреждение, деятельность которого определяется только одними отрицательными целями. Государство не есть ночной сторож, который появляется только тогда, когда начинают убивать и грабить. Перед евразийским государством лежат огромные положительные задачи, которые не ставит перед собою западное государство демократически-либерального стиля. И, прежде всего, сюда относятся задачи технические и экономически. Государство всегда было и теперь является известным хозяйственным и административно-техническим аппаратом, причем аппарат этот всегда растет вместе с ростом материальной культуры. Технико-экономический аппарат древних государств является игрушкой по сравнению с технико-экономической организацией государств современных. В то же время, и до сей поры государство является весьма несовершенным техническим аппаратом. И даже современные государства с богатой техникой капиталистической культуры суть организации весьма отсталые.

Любое частное предприятие, позволившее себе роскошь хозяйствовать так плохо, как обычно хозяйствуют государства, давно было бы побито конкуренцией и обанкротилось. Евразийское государство ставит перед собой положительные задачи не только развития широкой технико-хозяйственной деятельности государства, но и построение ее на наиболее разумных основах. Превратить государственные органы из мертвых канцелярий или больших говорилен в действительно деловые учреждения — такова первая практическая задача евразийской политики.

Всякое государство всегда было и до сих проявляется некоторой совокупной организацией известных нравственных начал. Государство не может быть совершенно ко всему терпимым, совершенно «релятивным». Как властная и руководящая организация, государство должно терпеть одно и не терпеть другого. Даже западное демократическое государство, объявляя себя безразличным к добру и злу, на самом деле все же понудительно защищает некоторый минимум нравственных требований, без соблюдения которых невозможна никакая совместная жизнь людей. Оно охраняет человеческую жизнь, запрещая убивать, охраняет социальный мир, охраняет имущественные интересы граждан и т.п. Но только западнее государство как бы стыдится своей положительной миссии и всячески старается скрыть те принципы, которые оно принуждено положительно проводить в своей политике. В противоположность этому, коммунистическое государство открыто стало на точку зрения открытого и последовательного проведения в жизнь определенной социальной, экономической и идеологической программы. Оно ввело принудительную систему хозяйства, принудительную систему печати, образования, быта и даже принудительную систему марксистской идеологии. Исходя из учения коммунизма, последовательно растворяют личность в государстве, проведение планов которого и считается настоящей «положительной» свободой.

Евразийское государство одинаково далеко от этих обеих крайностей. Евразийцы открыто признают, что их государство одухотворено великими религиозными и нравственными задачами и не может быть равнодушным к добру и злу. Евразийское государство совершенно открыто стремится к развитию и процветанию евразийской культуры, поэтому оно не может не отметать того, что культуре этой враждебно, и не может не способствовать проведению в жизнь всех начал, из этой культуры вытекающих. В сознании той великой мощи, которая свойственна государству, евразийцы не могут оставаться безразличными к воспитанию народа, его образованию, его просвещению и его духовной жизни. Но в то же время, евразийство отнюдь не враждебно человеческой«свободе», признанию «прав» человека на свободное развитие. В евразийском государстве личность не растворяется в обществе, но только устанавливаются правильные границы между личной сферой и сферой общественной. Установление таких границ является началом права.

Право есть третья, присущая всякому государству жизненная стихия. Система права в государствах капиталистической культуры отличалась тем, что, подобно другим областям культурной жизни, она была построена на эгоистических интересах личности и оторвана от социальных идеалов. Коммунизм подверг право вообще отрицанию, объявив его простым отражением экономических отношений и орудием классового угнетения. Евразийцы стремятся к построению такого положительного права, в котором юридические нормы проникнуты были бы началом справедливости и правды.

Евразийская система положительного права резко отличается от системы западных народов, образцом для которой было проникнутое эгоизмом и индивидуализмом римское право. Русское право вообще было далеко от римского и тем более будущее развитие его должно идти самобытными путями. Общее направление этих путей указуется тем*, что евразийское право должно избегать мертвого законниче-ства, возникшего на почве кодификации римского права и воспринятого на европейском континенте; но вместе с тем ему должны быть чужды консервативные формы обычно-правовой системы, свойственной англо-саксонскому миру.

Евразийское положительное право должно возвести в принцип подвижность законодательства, которая более эластична, чем западный закон, и менее консервативна, чем западный обычай. Евразийская система подвижных юридических норм по-своему строит также и те «права», которые этими нормами устанавливаются. Это уже не «субъективные» права римского права, полные эгоизма и исключительности, не знающие никаких других способов к взаимному отношению, кроме «борьбы за право», спора, состязания и конкуренции. Напротив, это «права», в которых индивидуальный интерес стремится к согласованию с общественным целым. Евразийское право есть не стихия вражды, но стихия солидарности и мира.

Евразийцы учат, что наилучшая из государственных форм есть та, которая сумеет гармонически развить в себе все три основных элемента государственной жизни — технико-экономический элемент, элемент духовно-нравственный и элемент правовой. Евразийское государство должно быть истинной гармонией сфер, духовно-органическим целым своих органических стихий — стихии коллективной нравственности, права и хозяйства. Евразийцы не обещают в таком государстве рая, но они видят в нем союз, наиболее достойный человеческой жизни.

«Пролетарии, — как говорят коммунисты — в коммунистической революции могут потерять только свои цепи; приобретут же они целый мир». Но, производя коммунистическую революцию, русский народ наложил на себя цепи не менее тяжелые, чем цепи капитализма. Приобретение целого мира равносильно стало новому, жестокому рабству. К освобождению от этого рабства зовут евразийцы. И, в отличие от призывов других партий, их призыв является единственным, стоящим на высоте переживаемого нами исторического момента и соответствующим размаху совершающихся перед нами событий. Только программа евразийцев может обеспечить нашей Родине ту великую историческую роль, которая уже вручена ей волею истории.

Авторский коллектив

Берлин. 1932 г. (?)

Оцифровка: Юрий Кофнер

http://yeurasia.org/2014/03/23/capitalism_communism_eurasianism_4/