Хаим Соколин: Презумпция невменяемости

В бараках разыгрывались дикие сцены избиения,
когда лагерная охрана загоняла людей в карцер.
Ю.Марголин "Путешествие в страну зэ-ка"

Детство моё прошло в Москве, в Сокольниках, на знаменитой теперь улице Матросская тишина. Громкую известность она получила в 1991 году, когда расположенная здесь тюрьма стала недолгим приютом для руководителей "августовского путча" (ГКЧП) и приковала внимание всего мира. А в годы моего детства это была тихая, ничем не примечательная улица, отвечавшая своему названию. Когда-то Пётр Первый построил здесь, на берегу речки Яуза парусную фабрику и при ней создал матросскую слободу. Потом фабрику перевели в Новгород, а в её здании Екатерина Вторая учредила богадельню для матросов-ветеранов, получившую название "Матросская тишина". В ней в покое и тишине доживали свой век те самые нижние чины, которым Пётр посвятил специальный параграф в написанном собственноручно "Морском уставе": "Мичманам, матросам и прочим нижним чинам в вольное время вкупе больше трёх не собираться, ибо путного ничего не выдумают, а драку учинят". Вольного времени у них здесь было достаточно, но драки больше не учинялись, о чём говорит название заведения.

В конце 18 века по соседству с богадельней построили Преображенскую лечебницу для умалишённых, которая существует доныне и называется психиатрической больницей "Матросская тишина". А в перестроенном здании бывшей богадельни после большевистского переворота создали студенческое общежитие для нескольких московских вузов.
 
Но ещё до богадельни рядом был открыт "Смирительный дом для предерзостных", т. е тюрьма для особо опасных преступников. После переворота она была превращена в исправительную детскую колонию под тем же названием, что и соседняя больница, а затем снова стала тюрьмой, сохранив прежнее, приятное для слуха наименование "Матросская тишина". По невыясненным причинам только студенческое общежитие почему-то не удостоилось чести называться так же.

Соседство трёх этих учреждений - общежития, больницы и тюрьмы, - два из которых были с железными решётками на окнах, породило у студентов мрачно-весёлую шутку насчёт предстоящей жизненной дороги: общага - психушка - тюрьма. В годы карательной медицины это была вполне реальная "триада". Наиболее известным (в будущем) обитателем общежития был студент Михаил Горбачёв, наиболее известным предерзостным стал Михаил Ходорковский.
 
Дом наш, стоявший на противоположной стороне улицы, как раз напротив больницы, тоже имел свою знаменитость. Роль досталась будущему известному актёру Валентину Гафту. Впрочем, тогда он ещё не был знаменитостью. Автор на эту роль пробовался, но не прошёл. Впрочем, кто знает. Ещё не вечер... Теперь, когда мы разобрались с царями, нижними чинами, путчистами, знаменитостями и предерзостными, оставившими исторический след на этом маленьком участке московской земли, продолжим воспоминания детства.

Рядом с домом, напротив тюрьмы находился бывший административный корпус НКВД, превращённый в жилой дом для работников этого ведомства. Мы называли его тюремным домом или просто "тюремкой". В этом соседстве двух столь таинственных заведений с одинаковыми названиями - больницы и тюрьмы - было что-то жутковатое, будоражившее воображение дворовых мальчишек. По дороге в школу мы ежедневно проходили мимо огромных железных ворот тюрьмы и часто с каким-то безотчётным страхом, смешанным с любопытством, наблюдали, как они с лязгом раздвигались, пропуская внутрь очередной "воронок". Тогда я ещё не читал Ахматову и не знал, что у него есть и более зловещее название - "Чёрная Маруся".

Один из моих одноклассников жил в "тюремке". От него я узнал, что заселена она семьями ветеранов Главного управления ИТЛ. Что такое ИТЛ я не знал, но думал, что это примерно то же, что и ИТР - социальная прослойка, к которой принадлежал мой отец. Как-то этот одноклассник пригласил меня к себе на новогоднюю ёлку. Занимала его семья отдельную трёхкомнатную квартиру, хотя большинство других квартир в доме были коммунальными. В столовой висел большой портрет Сталина в маршальской форме. На мой вопрос "Кто рисовал?" он пожал плечами: "Не знаю. Зэк какой-то". Из короткого разговора, последовавшего за этим, я узнал, что его отец - начальник отдела в управлении, а ИТЛ - это не ИТР, а исправительно-трудовые лагеря. Так, задолго до появления книг Марголина, Солженицына и Шаламова я впервые соприкоснулся со страшной тайной архипелага ГУЛАГ. Впрочем, страшной она мне тогда вовсе не казалась. Начинался 1944 год, мне было 12 лет. В том, что преступники должны сидеть в тюрьме, я не сомневался, а о существовании других лагерей, кроме пионерских, не подозревал.
 
Прошло четыре года, наступил 1948 год. Начиналась кампания борьбы с космополитизмом, и одновременно шли повторные аресты тех, кто отсидел раньше. По ночам ворота тюрьмы почти не закрывались. К тому времени я уже знал достаточно о подлинном назначении органов государственной безопасности, о лагерях, о сталинском терроре. Такие слова как "Колыма" имели для меня вполне конкретный смысл.

... Однажды возвращался я домой на трамвае. Две пожилые женщины, сидевшие одна напротив другой, вели неспешный тихий разговор. Я стоял рядом и оказался невольным слушателем. Говорили они о своих мужьях.
- Ну, как твой Егор сейчас? Лучше стало?
- Какое там лучше! Язва обострилась, на диете сидит. Ноги болят, ходить почти не может. Шутка ли - столько лет выдержать. Канал, потом Потьма. А Колыма его совсем доконала.
- Да, страшные годы, - согласилась собеседница. - Вкалывали на износ, а кормёжка - собак лучше кормят. Мой вот тоже здоровье угробил. А сколько уже поумирало. Да там один климат убить может...
Тема разговора была для меня вполне понятной. Речь, конечно же, шла о бывших зэках. Я внимательно посмотрел на женщин. Усталые измождённые лица, потёртые пальто, на коленях тяжёлые сумки с продуктами. Наверняка повторный арест, и вот сейчас несчастные жёны снова везут передачи в "Матросскую тишину". После недолгой паузы разговор продолжился.
- Слыхала, что у Хохловых стряслось?
- Нет. А что?
- Николай из Воркуты вернулся и повесился.
- Да ты что! Из-за чего же он?
- Всё то же - инвалидом стал, нервы не выдержали.
- Вот только и слышишь - то одно, то другое.
"Бедные женщины" - подумал я. Мы вышли на одной остановке. Я немного задержался у газетного киоска, и они ушли вперёд. Догнал я их на углу квартала, где поворот направо вёл к тюрьме. Но странно - они прошли ещё метров пятьдесят, а потом повернули налево к "тюремке". Подойдя к дому, женщины постояли минуты две, заканчивая разговор, и вошли в подъезд. Тут только я понял, что ошибся, приняв их за жён зэков. Это были жёны ветеранов лагерной охраны. У их мужей тоже была нелёгкая жизнь...
Много лет спустя, погружаясь в книги о сталинских лагерях, я нередко вспоминал тех женщин и думал, что лагерная литература несправедливо обошла таких, как их мужья, стороной. Впрочем, нет. В литературу они всё-таки попали - благодаря Довлатову. Советская власть повязала всех гордиевым мёртвым узлом, в котором палачи и жертвы сплелись в бессмысленной и безумной пляске смерти.
Олицетворением этой вакханалии террора и неизлечимой душевной болезни осталось для меня навсегда соседство тюрьмы и психиатрической больницы на улице, название которой было само по себе неким символом государства - тишина, укрывавшая душевную ущербность и бесчеловечную жестокость, поразившие жизнь огромной страны. Своего рода презумпция невменяемости. Дополняли этот символ железные решётки на окнах обоих зданий. А от остального мира вся страна была отделена железным занавесом...



Если вы незарегистрированный пользователь, ваш коммент уйдет на премодерацию и будет опубликован только после одобрения редактром.

Комментировать

CAPTCHA
Защита от спама
17 + 2 =
Решите эту простую математическую задачу и введите результат. Например, для 1+3, введите 4.